Ночь - родная, пушистая, теплая смерть. Грустноглазая, нежная скука коровья, И в корягах сосудов запуталась кровья, Племенная заблудла речушка моя.
Спит верховный судья - Бог судья вам, судья, - Ему снится, как мантии выбросив крылья, Он возносится над человеческой пылью, Но в ковыль вдруг подстрелен летит из ружья.
Это я.
Я тебя подожду голышом в камышах, И в галошах осенних, И в зимних гамашах, В вешних водах, в дворочках ромашковых наших, И опять будет осень, зима и весна, Будет лето и осень, зима и весна, Будет лето и осень, зима и весна, Будет лето и осень, И осенью той Зашумит, спотыкаясь взахлеб о пороги, моя древняя речка, И я на пироге К от стыда и прибоя пунцовой стене Подплыву в белом платье с фатой понарошку, Закричу "это я! выходи это я!" И красиво подбита взлечу из ружья, И как голубь усядусь к тебе на окошко. Night is a native, fluffy, warm death. A sad-eyed, tender bore of a cow, And in the snags of the blood vessels, The tribal is lost my rivulet.
The Supreme Judge asleep - God judges you, judge, - He dreams about throwing off his wings, It rises above human dust, But in feather grass suddenly shot down from a gun.
It's me.
I'll wait for you naked in the reeds, And in the galoshes of autumn, And in the winter leggings, In the vernal waters, in the camomile's dumplings, And again there will be autumn, winter and spring, There will be summer and autumn, winter and spring, There will be summer and autumn, winter and spring, There will be summer and autumn, And in the fall of that Noise, stumbling about the threshold, my ancient river, And I'm on a pie To the shame and the surf of the crimson wall Swim in a white dress with a veil for fun, I'll scream "it's me!" come out it's me! & quot; And beautifully podbita vzlyuchu with a gun, And like a dove, I'll sit down by the window.