Александр О'Шеннон все тексты (слова) песен, переводы, видео, клипы

Заблудись как я, там, где весь мир — как я,
В окнах джунглей голубые свечи дня,
В черном зеркале лагуны
Отразятся наши луны
Навсегда
Теплые, как вода.

Апельсиновый загар твоих плечей

Международная спортивная встреча,
Со слабыми нервами делать здесь нечего,
Болельщики в пене и визжат из нор,
А я курю папиросы "Канал Беломор ",
Я курю папиросы "Беломорканал",
И этот вид спорта меня доканал!

О-о-о!

Она мне сказала: « Как женщина,
Я не могу молчать!»
И выдала за пять минут
То, что я не желал знать лет пять.
И навеки ушла к другому,
Чтоб наконец стать другой,
Дымясь ароматом «Ланкома»,
Искрясь электродной дугой.

В каменных джунглях Нью-Йорка

В каменных джунглях Нью-Йорка,
В тропиках южного Бронкса,
Брожу я по душной каморке,
Мусоля во рту папиросу,
И думаю горькую думу,
Уставясь на доллар последний:

Давай, дорогая, ты будешь всю ночь
Не спать, а я буду не пить.
Давай, чем плеваться друг в друга слюной,
Мечтать, как могло бы быть:
Что мы на тачанке летим, обалдев,
С учением Маркса в ладу,
И что, наконец, мы умрём в один день
В тридцать седьмом году.

Веди меня, сбежавшего из уст,
Уже почти обжившего клоаку,
Найди меня, укутай меня мраком,
Плесни себя из полной бездны чувств.

Веди меня под теплые дожди,
Где наши пальцы струями прольются
И растекутся праздничные бусы

Я у Жоры спросил Дорофеевского:
"Ты ответствуй мне прямо и внятно,
Отчего мне внимание женское
Меньше, чем мужское приятно?"

И ответствовал мне мой сокамерник
В простыню, словно в тогу, завернутый:
"Уважая тебя за пламенность,

Тебя изобьют на Арбате
Художники и демократы,
По западному наущению,
За то, что ты любишь Ленина.

Бард пропоёт вещей птицею
Анафему всем твоим принципам,
Поэты посулят геенну

(На музыку Нино Рота из к/ф «Godfather»)

Я прилетел в Израиль как турист и друг
И в Тель-Авиве в Сару я влюбился вдруг,
И, оценив мою любовь,
Она однажды позвала меня с собой.

То был намёк, так всякий русский понял бы,

Когда-нибудь я убегу
Из Реддингтонской тюрьмы
И никогда не вернусь в родимый свой Ольстер,
И проберусь в дивный край,
Где обступили холмы
Замок, в котором меня нет желанней гостя.

И подойду к стене,

Все, что имею я: мой сон,
Моя безумная улыбка,
Моя расстроенная скрипка
И ни кому не нужный стон.

Имею счастье я и смех.
Большое счастье - смех счастливый.
Они качаются, как сливы,

Плачь и рыдай моя свирель,
Пусть вольется голос твой
В скорбный хор бизнесменов насущных.
Я слышу мерный топот ног,
Шорох шелковых чулок
И мехов манекенщиц идущих.

Там, где пройдут манекенщицы,

Спой мне песню, медсестра,
Спой, красавица, надрывней,
Про цыганку у костра
И тропические ливни.

Твой халат, как саван бел,
Оттопыренный сосками.
Выйду я из этих стен

Иду, убежав от попоек,
С посыпанным на голове
Пеплом сгоревших помоек,
И взорванных «БМВ».

В Москве, что ни год – то осень,
И, видимо, в этой связи
Над ухом жужжат не осы,

Мой день, как ранний вечер.
Мой дом, как странный сон.
Меня уже не лечит
Ни дождь, ни телефон.
Меня уже не греет
Ни ванна, ни вино.
И я спускаю время

На станции Панки есть домик с трубой,
На станции Панки живут лесбиянки,
Они полагают, что я голубой,
Я ежжу на станцию Панки на пьянки...
Когда серый ветер шумит над Москвой,
Когда на Арбате блюют иностранки,
С тяжелою сумкой, но с легкой душой,
Я еду спасаться на станцию Панки....

Не выходи из дома, пленэр соответствует Кафке.
Зачем тебе водка с пивом, если ты куришь травку?
За дверью пугающе всё, погодой не обольщайся.
Молча купи «Беломор» и бегом домой возвращайся.

О, не выходи из дома, не трать понапрасну силы.
Весна за порогом, и та, произведена в России.
А если придут патриоты, повзводно или поротно,

В предельно узкий круг своих занятий,
В предельно сжатый круг своих дорог,
Я так хотел и все никак не мог
Протиснуть деву в снежно-белом платье
И наскрести уютный уголок.

Я словно пилигрим с пустой котомкой,
Я окольцован по святым местам,

Она ходит ко мне по причинам теней,
Мы не то, чтобы вместе, но мы наравне.
Меня сводит с ума в теплый угол грехов
Желтый запах ее истеричных духов.

Я взбираюсь по полкам на чёрный буфет
И оттуда пою ей про то, чего нет.
А потом я осипший и пыльный слезаю

Ты уехала со спонсором во Францию,
А я остался лежать на диване, куря,
Даже и не пытаясь подняться, и
Дирижаблем к тебе улететь за моря.

А ты по Каннам идёшь, как по подиуму,
А я в китайской курильне опиума
Жду тебя напролёт то ли дни, то ли годы,

Приготовь мне, жена, что-нибудь поскорей,
Уложи мои книги в холстину.
И, свечой задрожав, поклонись у дверей,
Я сегодня иду жить с мужчиной!

Я тебя как любил, так и буду любить,
Как люблю, все, что дышит в постели,
Но финансам абздюль и пора уходить

Богом клянусь, шёл розовый снег, и Буг голубым стал льдом,
И, контрабандистской тропой проскользнув, я уходил за кордон.
В солнце по пояс, идя на закат, я щурил глаза-нули,
Что там за шпили в морозной пыли, Варшава или Берлин?
На конспиративной квартире меня ждали в мундирах СС
Две белокурые бестии с плётками наперевес.

Ликуя, нацистки сорвали с меня бриджи, пальто и сюртук,

Претендент на престол с бородой а-ля рус,
В царско-сельских глазах эмигрантская грусть.
Прилетел взять бразды из Америки он,
Но парламентский спикер его выгнал вон.
На порог в Белый дом не пустил его мент,
И не принял в Барвихе его президент.
Депутаты всех фракций, шмаля косячки,
В кулуарном дыму его гнали в тычки.

Пьём третью ночь, поскольку пили два дня.
И если здесь есть судия, то это – не я.
Там, где мы жили, всю жизнь строят храм,
А кому это надо? Слава Богу, не Вам.

Вы любите друг друга, а я люблю Вас,
И если здесь есть Господь, то он среди нас.
Каждый сыпал свой бисер, каждый ставил свой крест,

У меня в душе тревога расплескалася:
Я не знаю, сколько лет мне осталося,
Я не знаю, кто полюбит меня до смерти,
Кто напоит да накормит меня досыти.

У меня в углу бутыль – горе пьяное.
Что ж ты делаешь, любовь окаянная?
Почему к тебе дороги заплетаются,

За нами гнался муж
На джипе безотказном,
Когда мы второпях
Бежали из Москвы.
Он прослужил пять лет
Полковником спецназа
И ранен десять раз
Был в область головы.

На станции Панки есть домик с трубой.
На станции Панки живут лесбиянки.
Они полагают, что я голубой.
Я езжу на станцию Панки на пьянки.
Когда серый ветер шумит над Москвой,
Когда на Арбате блюют иностранки,
С тяжёлою сумкой и лёгкой душой
Я еду спасаться на станцию Панки.

Новый век – Москву облепляет снег.
Пледом крыш – укутан озябший Париж.
Внезапный, как дрожь, Нью-Йорк пробирает дождь,
И только ты в этом мире одна меня ждешь.

Я вернусь,
Вот только, даст Бог, очнусь,
В неведомых далях пусть,

На белой яхте у лазурного берега,
Обрызганный столетним вином,
Я сказал двум блондинкам: «Знаете, девочки,
Я потрясен своим сном…

Мне снилась женщина в простреленном френче,
За пять минут до смерти, в дыму,
Я слышал шепот сквозь рев пулемета:

Себе только равный среди
Первых с иссохшего дна,
Я так и остался один,
И ты у меня одна.

Это мой шанс спастись,
И это моя вина:
Вовек слабый пол не простит,

ШВЕДСКОЕ ТАНГО

Я помню Швецию,
Я вспоминаю Стокгольм,
Где я был свежий и
Всегда какой-то другой,
Где мне было глубоко

Я ее называю по имени-отчеству,
В темноте по чулку ей под юбку скользя.
Много женщин на свете, которых мне хочется,
Но почти ни одной, без которых нельзя.

И от этого жизнь мне не кажется чашею,
Той, что хоть мышьяком, но полна до краев.
И скоблю я по миске с остывшею кашею,

Сестра, набей полнее «Беломор»
Тем, чем разжился брат у местной шайки,
Как доброта ядрена на Ямайке,
Как мощно за окном грохочет шторм!

Я каждый вечер, скрывшись за углом
От черной девочки, бегу в ваш номер тихий,
Чтоб волшебством наполненный, хихикать

Беду Западенщина мае,
Что же с тобою станет?
В тридцать девятом – проклятом году,
Ясновельможная пани.

Такие порядки ныне,
Что кровь от них в жилах стынет.
Гестапо лютует в Галиции,