Три Путника, задумавшись, сидят, О трапезе предложенной забывши. Просты одежды, скорбны Лики, грустен взгляд, Застыли руки, к странной чаше наклонившись.
Во всём чудесная гармония видна, Когда Один, любя, повелевает, Другой – в стремленьи всё исполнить, до конца, В молчанье Третий Их деянья освящает.
Качнулось дерево, склонённая гора В священном ужасе со трепетом взирает, Как возле пыльного пастушьего шатра Вином и хлебом люди Бога угощают.
Три посоха, три Лика, три пути. Но Одному лишь суждено испить из чаши, Покинув Небо, по земле босым пройти, Смирившись, испытать заботы наши.
Застыли Три Фигуры в забытьи. Но, Боже, почему так одиноко В пустыне жизненной без спутников брести, Без Ангела, без друга, без пророка.
Три Путника, задумавшись, сидят, О трапезе остывшей позабывши. Просты одежды, скорбны Лики, грустен взгляд, Тонки их руки, к страшной чаше приступивши. Three Viator, thinking, sitting, On the feast of the proposed forgetting. clothing simple, sorrowful Leakey, sad eyes, Stiffened hands, leaning over to a strange bowl.
Throughout the wonderful harmony of visible, When one, loving, commands, Another - in an effort to fulfill all this, until the end, In the silence of the third sanctifies their deeds.
Shook the tree, the mountain bowed In the holy trembling with horror looks, Like a shepherd's tent near the dusty Wine and bread people treat God.
Three of the staff, three faces, three ways. But only One destined to drink from the cup, After leaving the sky, on the ground barefoot pass, Resigned, our experience of care.
Stagnation of three figures in a dream. But, my God, why so lonely In the desert of life without wading satellites No angel, no friend, no prophet.
Three Viator, thinking, sitting, About meal cooled to forget. clothing simple, sorrowful Leakey, sad eyes, Tonky their hands to attack the terrible bowl.