Я был мал, хлюпок, кристально чист. Строил песчаные замки, в грёзах летал, пересчитывал звёзды. Всё казалось таким грандиозным в космосе многосложном, не смекал для чего я создан, храбрый мечтатель и бесстыжий идеалист.
Я был юн, дерзок, чертовски пьян. Слушал Армстронга, пластинки крутил, орал во всё горло, как будто бы чудотворно меня беспричинно пёрло, с богом контракт расторгнув, гордо числился мастером спорта по нанесению ран.
Я был молод, солиден, бессовестно крут. Ходил на балет, в Уффици музей и покупал картины, желал погружаться в глубины, старался не быть скотиной. Никому не стреляя в спины, один стоял на вершине. Благородный и дикий разбойник, подлинный Робин Гуд.
Я был зрел, неприлично зряч, всецело удачлив. Книги писал, создавал идеал, цитировал Ницше дотошно. Праздно в шато роскошном, большими любовями брошен, в вечном поиске новых смыслов, качеств и сверхзадач.
Я был стар, болен, немощно слаб. Как отшельник, скиталец, годами молчал, не роняя ни слова. Предельно в движениях скован, не постигнув мира основы, с богом пытался мириться снова, осознав его тонкий юмор и неизмеримый масштаб. I was small, squelch, crystal clean. He built sand castles, flew in dreams, counted the stars. Everything seemed so grandiose in the space of a multi -word, I did not realize why I was created, a brave dreamer and a shameless idealist.
I was young, impudent, damn drunk. He listened to Armstrong, twisted the records, screamed in the whole throat, as if miraculously dragged me for no reason, terminating the contract with God, was proudly listed as a master of sports on the application of the Russian Academy of Sciences.
I was young, solid, shamelessly cool. I went to the ballet, in Uffizi Museum and bought paintings, wanted to plunge into the depths, tried not to be cattle. Without shooting anyone in the back, one stood at the top. A noble and wild robber, genuine Robin Hood.
I was mature, indecently sighted, completely lucky. Books wrote, created an ideal, quoted Nietzsche meticulously. Elderly in the Chateau luxurious, with great love, abandoned, in the eternal search for new meanings, qualities and super -assaults.
I was old, sick, weakly weak. Like a hermit, a monastery, he was silent for years, without dropping a word. Extremely in movements, he was constrained, without comprehending the world of foundations, with God tried to put up again, realizing his subtle humor and an immeasurable scale.