Марадан Осень все тексты (слова) песен, переводы, видео, клипы

Милая девочка!
неадыкватность моя распухла по самое горло,
мне бы уехать к морю, но я молчу,
ты бы писала мне письма, меня бы пёрло
от всех твоих слов, от твоих «хочу»,
я бы ходила на берег, как ждущая Годо,
чтобы смотреть на залив и на белых чаек.
Милая девочка, море в плохую погоду

В общем, письмо это, детка, я выслал в бутылке
с борта норвежского судна идущего в Киль,
девочка, ты затираешь на карте до дырки
место, где я «раздавил» этот самый бутыль.
Я покланяюсь твоим загорелым коленкам,
тонким запястьям, особенно если пьян…
Боцман и шкипер любили друг друга за стенкой,
я в это время – цинично блевал в океан…

Скрипели вагоны ее составов, горели пожары
ее суставов, неслись облака, обжигалась кожа,
и не было мне никого дороже ее и перронов
/начну сначала/, вокзалов, вагонов. И все стучала
в моей голове, как застрявшая пуля, что девочка эта –
«моя аллилуйя». Она уходила, теряла деньги,
а после, рыдала в мои коленки, я снова прощала,
я снова звонила, я защищала, любила, просила,

Утренние часы аэропортовского ожидания,
многотонное небо самолетами лязгающее наверху.
Если бы я мог в тебе запросто выговорить стихами
каждого пассажира, вплывающего в этот шум,
ты бы стояла строгая, с огромными глазищами,
спокойная, с некоторой постоянностью в жестах.
Я бы вышагивал в черном плаще, весь из себя мистер.
Мне же до самых родинок твоих все в тебе интересно.

у нас сильный ветер, облачно – минус солнце,
полдень сместился за стрелку, в его изгибах
прячется беглый дождь на стеклянном донце
выпитой накануне текилы. И рыбьих
стеклянных глаз пустота, как мутная жижа,
переживает свои расстояния...Бесит
то, что ты так далеко /не касаюсь, не вижу/...
может твои компромиссы меня перевесят,

Когда ты была с ними, я – была с теми, кто вышел
в другое просторное помещение. Я была выше,
слаще и выше, проворнее, и мой взгляд ранил,
затягивал, бередил, раздирал и снова затягивал раны…
Когда ты плясала в центре и шла по рукам, как приз,
улыбчивая, светлая, теплая, тающий fleur de lys,
я нажимала на точки, известные только мне, на
их тонких прозрачных шеях, запястьях /всегда до дна/.

Наша комната в Риме: время, застывшее на циферблате,
недели задернутых штор, зачехленного пианино, стульев,
ставя ногу на мрамор, начинаешь движение вспять и
опрокидываешься навзничь, как пронзенный пулей.
И фабрика начинает дымить над краснеющей черепицей.
Когда ты куришь, ваши дымовые завесы почти совпадают.
Духота, подбираясь к горлу, распадается на крупицы,
на бусины, на обрывки, то есть то, что переживает

ты вытирала ладони, крошила память, всюду ставила точки,
утром разыскивала по комнате порванное, мятое, влажное,
нервно закуривая «ни хуя себе. ни хуя себе. это пока цветочки».
и что-то отборное еще добавляла /столбиками/ многоэтажное.
я следила за всем, что творилось в твоих не выспавшихся глазах,
не узнающих не то что меня, но и это место, все остальные линии.
ты раскручиваешь свои собственные сны. Ты делаешь слабый взмах
«СТОП», наматывая пальчиками, натягиваешь проволочки над минами.

ты помнишь, как она заломила тебе руки, скрутила
ремнем от своих джинсов, туго-туго, и очень резко
напала сзади, уверенно. Ты что-то твердила,
и воздух рвался на тонкие ленты, летели обрезки,
она нагревалась: горели руки, горело сердце, тело
ее сжималось-и-разжималось, как резиновый мячик,
и ваши жадные выдохи заполняли комнату /она потела
в тебе, а ты царапала ей спину «мой личный мальчик»/.

над стеной крыло самолета, под ним
фотографии нежности, черно-белые кипарисы.
ты должна была позвонить ровно в семь,
но оно не случилось. Ни слов, ни писем,
ни смс – телефонное «шшш». В горсти коптишь
разве что пустоту, и твой тихий уставший голос
/три часа после/ "ты так часто ды-шишь»
я же дурнею от цвета твоих волос.

И что мне тебе ответить
на твои эти слезы?
Мне хочется быть приветливей,
и как розы
совсем не колоть тебя,
лишь тихонько жалить
стихами, ломая любя,
вырезая жалом