Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 10 отрывок 2

Исполнитель: Раз-два-три, ветер изменится
Название песни: Глава 10 отрывок 2
Дата добавления: 17.07.2016 | 04:52:03

Просмотров: 21
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным

Здесь расположен текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 10 отрывок 2, перевод и видео.

От него пахнет кедром и лаймом – я утыкаюсь носом в его шею, и какое-то время мы просто стоим рядом, пока я вожу руками по его спине, надеясь, что могу пробраться ладонями под его одежду и вжаться в него еще сильнее. Он дотрагивается ртом до мочки моего уха и, чуть прикусив зубами, сжимает между губ, пока я старательно глажу его затылок и рвано дышу под его пальто.
Наверное, я все знал уже в тот вечер, когда, вытянувшись перед ним, целовал его в подбородок, и, зажмурившись, подставлял лицо под ладонь в перчатке, чтобы поймать его прикосновение; может, именно поэтому я так боялся открыть глаза, может, именно поэтому я так боялся сдвинуться с места: мне слишком хотелось, чтобы все продолжалось.
От него пахнет кедром, лаймом и каким-то странным металлическим запахом, напоминающим то ли растворитель, то ли ацетон – я целую его в шею и слушаю, как он тихо говорит мне на ухо: «Пойдем ко мне домой, я приготовил ужин». Я киваю и остаюсь на месте: можно, мы никуда не пойдем, останемся здесь, можно, весь мир вокруг перестанет существовать, и останемся только мы; только мы и неярко освещение, только мы и облака пара изо рта, только мы.
И эта минута, пока мы, разъединив объятья, стояли друг напротив друга, я смотрел, как он втягивал носом воздух и выпускал его через рот, разминал замерзшие пальцы и поправлял шарф: эта минута запомнилась мне особенно четко, потому что мне отчетливо показалось, что мое предназначение в мире – быть рядом с ним и смотреть на него.
Молчать и смотреть на него.

В школе на Рождество всегда ставили эти дурацкие спектакли, основной целью которых было показать родителям, что их дети способны не только бить посуду и приносить плохие оценки, но еще и краснеть на сцене и заикаться, произнося простые предложения. Мама была настолько тактична, что не пришла ни на одно из этих представлений цирка уродцев (есть еще вероятность, что ей было слишком лень отрываться от праздничных выпусков Опры, но я стараюсь поддерживать образ матери в более ли менее аккуратном состоянии, не пачкая ее лишними домыслами). После того, как дети, в наскоро сшитых костюмах, неслышно бурчали на сцене свои слова, все расходились по классам, где получали первые подарки: шерстяные носки с расплывшимися остролистами, помятые шоколадки, потертые колокольчики. А я брел домой (снег сыплет за шиворот, как жесткое конфетти, и ботинки утопают в снегу) и надеялся, что на этот раз мама подарит и мне что-нибудь, кроме оплеухи. Мне было двенадцать: я пришел домой – темно, только свет от телевизора, поднялся к себе в комнату, а там лежал свитер с оленями. Несуразный, поношенный, от него пахло сигаретами, а я сел рядом, прижал его к себе и почему-то почувствовал себя счастливым.
Это было так по-детски – чувствовать себя счастливым только потому, что кто-то вспомнил о твоем существовании, что кто-то побеспокоился о тебе – это было так нелепо, я знал об этом каждую секунду, пока вдыхал терпкий запах свитера и плакал в темноте. Это было так нелепо, но я ничего не мог поделать с ощущением, что я кому-то нужен и кто-то помнит, что я есть.
Свитер с оленями и запах Мальборо – вот и все мое детство.

Он передал мне рождественскую звезду – большой цветок с крупными красными листьями – и сказал, что нам нужно пройтись, потому что останавливать такси бессмысленно: идти не далеко, а целоваться невозможно. И я улыбнулся, не зная, шутка это или нет, а он ушел на три шага вперед, и я, прижав горшок к груди, тащился за ним.
Падал снег; вокруг было очень тихо, и он сказал:
- Я раньше очень не любил Новый год. Рождество. Праздники в целом.
- Почему? – он оборачивается ко мне и едва хмурит брови:
- Не с кем было праздновать.
He smells of cedar and lime - I stick his nose in his neck, and for a while we just stand by while I drive her hands down his back, hoping that I could get his hands under his clothes and to press him further. He touches his mouth to my ear lobes and slightly biting teeth, squeezes between the lip while I carefully stroked his head and ragged breathing under his coat.
Probably, I knew already that evening, when, stretched out before him, kissed him on the chin, and eyes closed, substituted a person under his hand in glove to catch his touch; Maybe that's why I was so afraid to open his eyes, maybe that's why I was so afraid to budge: I too would like, that all went.
He smells of cedar, lime and some strange metallic smell, reminiscent of the solvent, or acetone - I kiss him on the neck and listen to how he says softly in my ear: "Come to my house, I cooked dinner." I nod and remain in place: it is possible, we are not going anywhere, stay here, it is possible, all around the world will cease to exist, and will remain just us; Only we dimly illuminated, just us and the clouds of steam from his mouth, just us.
And this moment, while we, separating the arms, stood opposite each other, I watched as he sniffs the air and let it through the mouth, kneaded frozen fingers and straightened the scarf: this moment was remembered to me very clearly, because it seemed to me clearly that my mission in the world - to be with him and look at him.
Shut up and look at him.

At school, at Christmas always we put these stupid plays, whose main aim was to show parents that their children are able to not only beat the dishes and bring bad grades, but also on the stage of blush and stammer, uttering simple sentences. Mom was so tactful that did not come to any of these representations freaks circus (there is still a chance that she was too lazy to break away from the holiday issue of Oprah, but I try to keep the image of the mother in a more or less orderly condition, without dirtying it unnecessary speculation ). After children, hastily sewn costumes, quietly muttered the words on the stage, all costs of the classes, where they received the first gifts: wool socks with blurred holly, mashed chocolate, shabby bells. I walked home (snow sprinkles the collar as stiff confetti, shoes and buried in the snow), and hoped that this time the mother and give me something other than a slap. I was twelve, I came home - a dark, only the light from the TV, went up to my room, and there lay the sweater with a reindeer. Absurdly, shabby, he smelled of cigarettes, and I sat down, pulled him to her and somehow felt happy.
It was so childish - to feel happy just because someone remembered that you exist, that someone bothered about you - it was so ridiculous, I knew about it every second until inhaling pungent smell sweater and wept in dark. It was so ridiculous, but I could not help feeling that I needed someone, and someone remembers that I have.
Sweater with deer and smell Marlborough - that's all my childhood.

He gave me a Christmas star - large flower with large red leaves - and said that we need to go, because the taxi stop pointless: go not far away, and it is impossible to kiss. And I smiled, not knowing it is a joke or not, but he's gone three steps forward, and I pressed the pot to his chest, dragged behind him.
It was snowing; around it was very quiet, and he said:
- I used to did not like the New Year. Christmas. Holidays in general.
- Why? - He turns to me and barely frowns:
- Not one to celebrate.