Текст песни Сергей Садовников - Иосиф Бродский - Муха

Исполнитель: Сергей Садовников
Название песни: Иосиф Бродский - Муха
Дата добавления: 02.06.2016 | 13:05:08

Просмотров: 47
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным

Здесь расположен текст песни Сергей Садовников - Иосиф Бродский - Муха, перевод и видео.

Кто круче?

Сергей Садовников

или

Хор каторжников Тобольской каторги

I

Пока ты пела, осень наступила.
Лучина печку растопила.
Пока ты пела и летала,
похолодало.

Теперь ты медленно ползешь по глади
замызганной плиты, не глядя
туда, откуда ты взялась в апреле.
Теперь ты еле

передвигаешься. И ничего не стоит
убить тебя. Но, как историк,
смерть для которого скучней, чем мука,
я медлю, муха.

II

Пока ты пела и летала, листья
попадали. И легче литься
воде на землю, чтоб назад из лужи
воззриться вчуже.

А ты, видать, совсем ослепла. Можно
представить цвет крупинки мозга,
померкшей от твоей, брусчатке
сродни, сетчатки,

и содрогнуться. Но тебя, пожалуй,
устраивает дух лежалый
жилья, зеленых штор понурость.
Жизнь затянулась.

III

Ах, цокотуха, потерявши юркость,
ты выглядишь, как старый юнкерс,
как черный кадр документальный
эпохи дальней.

Не ты ли заполночь там то и дело
над люлькою моей гудела,
гонимая в оконной раме
прожекторами?

А нынче, милая, мой желтый ноготь
брюшко твое горазд потрогать,
и ты не вздрагиваешь от испуга,
жужжа, подруга.

IV

Пока ты пела, за окошком серость
усилилась. И дверь расселась
в пазах от сырости. И мерзнут пятки.
Мой дом в упадке.

Но не пленить тебя не пирамидой
фаянсовой давно не мытой
посуды в раковине, ни палаткой
сахары сладкой.

Тебе не до того. Тебе не
до мельхиоровой их дребедени;
с ней связываться -- себе дороже.
Мне, впрочем, тоже.

V

Как старомодны твои крылья, лапки!
В них чудится вуаль прабабки,
смешавшаяся с позавчерашней
французской башней --

-- век номер девятнадцать, словом.
Но, сравнивая с тем и овом
тебя, я обращаю в прибыль
твою погибель,

подталкивая ручкой подлой
тебя к бесплотной мысли, к полной
неосязаемости раньше срока.
Прости: жестоко.

VI

О чем ты грезишь? О своих избитых,
но не расчитанных никем орбитах?
О букве шестирукой, ради
тебя в тетради

расхристанной на месте плоском
кириллициным отголоском
единственным, чей цвет, бывало,
ты узнавала

и вспархивала. А теперь, слепая,
не реагируешь ты, уступая
плацдарм живым брюнеткам, женским
ужимкам, жестам.

VII

Пока ты пела и летала, птицы
отсюда отбыли. В ручьях плотицы
убавилось, и в рощах пусто.
Хрустит капуста

в полях от холода, хотя одета
по-зимнему. И бомбой где-то
будильник тикает, лицом не точен,
и взрыв просрочен.

А больше -- ничего не слышно.
Дома отбрасывают свет покрышно
обратно в облако. Трава пожухла.
Немного жутко.

VIII

И только двое нас теперь -- заразы
разносчиков. Микробы, фразы
равно способны поражать живое.
Нас только двое:

твое страшащееся смерти тельце,
мои, играющие в земледельца
с образованием, примерно восемь
пудов. Плюс осень.

Совсем испортилась твоя жужжалка!
Но времени себя не жалко
на нас растрачивать. Скажи спасибо,
что -- неспесиво,

IX

что совершенно небрезгливо, либо --
не чувствует, какая липа
ему подсовывается в виде вялых
больших и малых

пархатостей. Ты отлеталась.
Для времени, однако, старость
и молодость неразличимы.
Ему причины

и следствия чужды де-юре,
а данные в миниатюре
-- тем более. Как пальцам в спешке
-- орлы и решки.

X

Оно, пока ты там себе мелькала
I

     While you sang, autumn has come.
     Luchina stove melted.
     While you sang and flew,
     got cold.

     Now you slowly crawl on the surface
     filthy slab without looking
     where you came from in april.
     Now you barely

     moving around. And nothing is worth
     kill you. But, as a historian,
     death for which is more boring than flour,
     I hesitate, fly.

        II

     While you were singing and flying, the leaves
     got into. And easier to pour
     water on the ground, so back from the puddle
     look inside

     And you, you see, completely blind. Can
     imagine the color of a grain of the brain
     dimmed by your pavement
     akin to retina,

     and shudder. But you, perhaps
     satisfied spirit stale
     housing, green curtains down.
     Life dragged on.

        III

     Oh, tsepotuha, losing briskness,
     you look like old junkers
     like a black documentary frame
     the era of the distant.

     Do you morning there every now and then
     over my cradle buzzed
     driven in a window frame
     spotlights?

     And now, my dear, my yellow nail
     to touch your belly,
     and you do not tremble with fear
     buzzing girlfriend.

        IV

     While you sang, behind the window gray
     intensified. And the door cracked
     in grooves from damp. And freeze the heels.
     My home is in decline.

     But not to captivate you is not a pyramid
     faience for a long time not washed
     dishes in the sink or tent
     Sugars are sweet.

     You do not before. Do not you
     to melkhiorovoy their rubbish;
     contacting her is more expensive.
     I, however, too.

        V

     How old-fashioned are your wings, legs!
     They seem great grandmother's veil,
     mixed up with the day before yesterday
     french tower -

     - century number nineteen, in a word.
     But comparing with that and ov
     I convert you to profit
     your death

     pushing the handle vile
     you to disembodied thoughts, to complete
     intangibility prematurely.
     Sorry: cruel.

        VI

     What are you dreaming about? About their battered,
     but not calculated by anyone orbits?
     About the letter Sheshiruku, for
     you in a notebook

     rashristannogo in place flat
     Cyrillic Echo
     the only one whose color happened
     did you recognize

     and snapped. And now, blind,
     don't react, yielding
     springboard live brunette, female
     grimaces, gestures.

        VII

     While you sang and flew, birds
     left here. In the streams of carpentry
     diminished, and in the groves is empty.
     Crunchy cabbage

     in the fields of cold, although dressed
     in the winter. And a bomb somewhere
     the alarm clock is ticking, the face is not accurate,
     and the explosion is overdue.

     And more - can not hear anything.
     Houses throw the light off
     back to the cloud. The grass has faded.
     A bit creepy.

        Viii

     And only two of us now - contagion
     peddlers. Microbes, phrases
     equally capable of striking living things.
     There are only two of us:

     your dreadful little body
     my playing farmer
     with education, about eight
     pounds. Plus autumn.

     Your hummer has completely gone bad!
     But time itself does not mind
     to waste on us. Say thank you,
     that - ineptly,

        Ix

     which is completely unpretentious, either -
     doesn't feel what linden
     he slips in the form of lethargic
     big and small

     parhaty. You flew away.
     For time, however, old age
     and youth are indistinguishable.
     His reasons

     and the consequences are alien de jure,
     and the data in miniature
     -- especially. Like fingers in a hurry
     - Eagles and tails.

        X

     It while you were there flashing