Дышит апрелем ветер с боков, А здесь до капелей еще далеко. На тысячу верст не встретишь души. Лежит Пустозерск в безлюдной глуши.
Здесь путь многотрудный сквозь мерзлую тишь. Здесь месяц над тундрой висит, как бердыш. Вдали от селений забор и нора. Здесь собственной тени — и то будешь рад,
Стенаниям волка и смеху сыча. А где-то ведь Волга в весенних лучах! Родное Григорово в душистом цвету. Деды у заборов корзины плетут.
Земля дышит паром, блестит небосвод. У церковки старой нарядный народ. В солнечных бликах сады и трава. Памятью никнет его голова.
С прерывистым стоном он вспомнил опять У старой иконы склоненную мать, Платочек и прядку, лампадку в ночи, Скамейку и кадку, сверчка на печи.
Далекие дали, часовенный звон, Кувшинки качались в пруду золотом. Далекие дали, часовенный звон, Кувшинки качались в пруду золотом. April breathes the wind from the sides, And here it’s still far from drops. A thousand miles away you will not meet the soul. Pustozersk lies in a deserted wilderness.
Here the path is arduous through the frozen silence. Here, the month above the tundra hangs like a berdysh. Far from the villages of the fence and a hole. Here is your own shadow - and you'll be glad
To the wails of the wolf and the laughter of the owl. And somewhere because the Volga in the spring rays! Native Grigorovo in fragrant color. Grandfathers in the fence basket weave.
The earth breathes steam, the sky glistens. The little churches are old and smart people. In the sun glare gardens and grass. In memory, his head does not.
With an intermittent moan, he remembered again The old icon has a bowed mother, A handkerchief and lock, a lamp in the night, Bench and tub, cricket on the stove.
The distant gave, chimes, Water lilies swayed in the pond in gold. The distant gave, chimes, Water lilies swayed in the pond in gold.