АБВ
911pesni
  • А
  • Б
  • В
  • Г
  • Д
  • Е
  • Ж
  • З
  • И
  • К
  • Л
  • М
  • Н
  • О
  • П
  • Р
  • С
  • Т
  • У
  • Ф
  • Х
  • Ц
  • Ч
  • Ш
  • Э
  • Ю
  • Я
  • A
  • B
  • C
  • D
  • E
  • F
  • G
  • H
  • I
  • J
  • K
  • L
  • M
  • N
  • O
  • P
  • Q
  • R
  • S
  • T
  • U
  • V
  • W
  • X
  • Y
  • Z
  • #
  • Текст песни В. В. Маяковский - МАЯКОВСКИЙ УЛЫБАЕТСЯ. Как я ее рассмешил

    Исполнитель: В. В. Маяковский
    Название песни: МАЯКОВСКИЙ УЛЫБАЕТСЯ. Как я ее рассмешил
    Дата добавления: 01.07.2016 | 15:07:35
    Просмотров: 41
    0 чел. считают текст песни верным
    0 чел. считают текст песни неверным
    Здесь расположен текст песни В. В. Маяковский - МАЯКОВСКИЙ УЛЫБАЕТСЯ. Как я ее рассмешил, перевод и видео.

    Кто круче?

    или
    КАК Я ЕЕ РАССМЕШИЛ
    Должно быть, иностранцы меня уважают, но возможно
    и считают идиотом, — о русских я пока не говорю.
    Войдите хотя бы в американское положение: пригласили
    поэта, — сказано им — гений. Гений — это еще больше
    чем знаменитый. Прихожу и сразу:
    — Гив ми плиз сэм ти!1
    Ладно. Дают. Подожду — и опять:
    — Гив ми плиз...
    10 Опять дают.
    А я еще и еще, разными голосами и на разные
    выражения:
    — Гив ми да сэм ти, сэм ти да гив ми, — высказываюсь.
    Так вечерок и проходит.
    Бодрые почтительные старички слушают, уважают и
    думают: «Вон оно русский, слова лишнего не скажет.
    Мыслитель. Толстой. Север».
    Американец думает для работы. Американцу и в голову
    не придет думать после шести часов.
    20 Не придет ему в голову, что я — ни слова по-английски,
    что у меня язык подпрыгивает и завинчивается штопором
    от желания поговорить, что, подняв язык палкой
    серсо́, я старательно нанизываю бесполезные в разобранном
    виде разные там О и Ве. Американцу в голову не придет,
    что я судорожно рожаю дикие, сверханглийские
    фразы:
    — Ее уайт плиз файф добль арм стронг... —
    361
    И кажется мне, что очарованные произношением,
    завлеченные остроумием, покоренные глубиною мысли,
    обомлевают девушки с метровыми ногами, а мужчины
    худеют на глазах у всех и становятся пессимистами от
    полной невозможности меня пересоперничать.
    Но леди отодвигаются, прослышав сотый раз приятным
    баском высказанную мольбу о чае, и джентльмены
    расходятся по углам, благоговейно поостривая на мой
    безмолвный счет.
    10 — Переведи им, — ору я Бурлюку, — что если бы
    знали они русский, я мог бы, не портя манишек, прибить
    их языком к крестам их собственных подтяжек, я поворачивал
    бы на вертеле языка всю эту насекомую
    коллекцию...
    И добросовестный Бурлюк переводит:
    — Мой великий друг Владимир Владимирович просит
    еще стаканчик чаю.
    Ладно.
    Дома отговорюсь.
    20 Я поговорю!
    Я поговорю так, что обхохочется не знавший улыбки
    редактор «Крокодила», я поговорю так, что суровые судебные
    исполнители, описывающие мебель за неуплату
    налога, мебель вдовы, голодной старушки, — эти суровейшие
    чиновники, рискуя потерять службу, будут
    прыскать со смеху, вспоминая мои слова.
    И вот я дома.
    Вы поймете меня.
    С разинутым ртом, с уже свисающим с губы словом
    30 бросаюсь всюду, где есть хоть маленькая надежда
    поговорить.
    С риском возбудить фантастические подозрения, ввязываюсь
    в меланхолические разговоры выворачивающих
    сундучки пограничников; встреваю в семейный спор
    красноармейца и его бабы и, моментально заставив их
    замолчать, обращаю семейство в бегство; весь в ораторском
    напряжении, я стою поперек вагонного коридорчика,
    готовясь на первого вышедшего обрушиться всеми
    залежавшимися вопросами и ответами.
    40 Оратору поезд, идущий из-за границы, плохая пожива.
    Направо в купе японцы, и язык у них японский; налево —
    362
    француз безмолвный, все шире и шире открывающий
    испуганные глаза с каждым новым километром российского
    снега.
    Лишь одно купе показалось мне подозрительным по
    возможной русскости, и я повел организованную осаду.
    Час тому назад прошмыгнул человек в кашне, весело
    проорав, ни к кому не обращаясь:
    — Они дают 15 градусов мороза, не вижу десять!
    Кто ему дает? Почему 15? Отчего он не видит? Ничего
    10 не понятно.
    Проорал, захлопнул дверь и набросил цепочку.
    Еще через час задверный храп убедил меня ослабить
    осаду. Я поспал на скорую щеку и в 7 утра уже стоял на
    посту.
    В одиннадцать распахнулась дверь, и появилась женщина,
    запахнутая в три пары всего заграничного.
    Она держала в руках огромную зубную щетку, хотя
    золото, кажется, лучше чистить замшей.
    Женщина деловито обратилась ко мне:
    20 — Кто есть в уборной?
    На это я не приготовил ответа и как-то замялся
    плечами.
    — Не заметили? — сказала женщина с таким презрением,
    что я до Москвы уселся на свое место. Отучился
    говорить. Крыть нечем. Я ехал из Нью-Йорка, как-то
    не заметил Москвы и почти что прямо подъезжал к Краснодару.
    Все-таки я буду говорить.
    Я буду говорить с казаками и казачками. Краснодар —
    это столица Адыгеи, не коридор, не бездарный коридор
    30 интернационального, видите ли, общества спальных
    вагонов.
    Уже скопились за день слова и фразы, уже я обернул
    их так, что должны, не могут не смеяться любые носители
    русских безграничных слов.
    На первом встречном, — говорил я себе, взволакивая
    чемодан на второй этаж Первой советской гостиницы,
    — на первом встречном — испробую я веселящую
    силу слова.
    В 8 часов утра в гостиницах еще пусто, но я пережал
    40 весь тариф звонков, обозначенный в белой, прислюненной
    к стенке бумажке.
    363
    Пришла молодая, красивая, большая женщина.
    — Дайте чаю, — сказал я, справедливо рассчитывая
    вовлечь ее в разговор, используя посудную волокиту.
    Надо расположить ее к себе. Помогая поднять самовар,
    я уже весело спрашивал:
    — Вы по-русски разговариваете? или
    по-адыгейски?
    — Чего? — переспросила она.
    — А то вот я из Украины, там столб: направо писано
    10 «Бахмач» для русских, и налево такой же самый «Бахмач»
    — только для украинцев.
    — Чтоб не запутались, — согласилась она
    сочувственно.
    — А в вашем городе есть и улица Энгельса
    КАК Я ЕЕ РАССМЕШИЛ
    Должно быть, иностранцы меня уважают, но возможно
    и считают идиотом, — о русских я пока не говорю.
    Войдите хотя бы в американское положение: пригласили
    поэта, — сказано им — гений. Гений — это еще больше
    чем знаменитый. Прихожу и сразу:
    — Гив ми плиз сэм ти!1
    Ладно. Дают. Подожду — и опять:
    — Гив ми плиз...
    10 Опять дают.
    А я еще и еще, разными голосами и на разные
    выражения:
    — Гив ми да сэм ти, сэм ти да гив ми, — высказываюсь.
    Так вечерок и проходит.
    Бодрые почтительные старички слушают, уважают и
    думают: «Вон оно русский, слова лишнего не скажет.
    Мыслитель. Толстой. Север».
    Американец думает для работы. Американцу и в голову
    не придет думать после шести часов.
    20 Не придет ему в голову, что я — ни слова по-английски,
    что у меня язык подпрыгивает и завинчивается штопором
    от желания поговорить, что, подняв язык палкой
    серсо́, я старательно нанизываю бесполезные в разобранном
    виде разные там О и Ве. Американцу в голову не придет,
    что я судорожно рожаю дикие, сверханглийские
    фразы:
    — Ее уайт плиз файф добль арм стронг... —
    361
    И кажется мне, что очарованные произношением,
    завлеченные остроумием, покоренные глубиною мысли,
    обомлевают девушки с метровыми ногами, а мужчины
    худеют на глазах у всех и становятся пессимистами от
    полной невозможности меня пересоперничать.
    Но леди отодвигаются, прослышав сотый раз приятным
    баском высказанную мольбу о чае, и джентльмены
    расходятся по углам, благоговейно поостривая на мой
    безмолвный счет.
    10 — Переведи им, — ору я Бурлюку, — что если бы
    знали они русский, я мог бы, не портя манишек, прибить
    их языком к крестам их собственных подтяжек, я поворачивал
    бы на вертеле языка всю эту насекомую
    коллекцию...
    И добросовестный Бурлюк переводит:
    — Мой великий друг Владимир Владимирович просит
    еще стаканчик чаю.
    Ладно.
    Дома отговорюсь.
    20 Я поговорю!
    Я поговорю так, что обхохочется не знавший улыбки
    редактор «Крокодила», я поговорю так, что суровые судебные
    исполнители, описывающие мебель за неуплату
    налога, мебель вдовы, голодной старушки, — эти суровейшие
    чиновники, рискуя потерять службу, будут
    прыскать со смеху, вспоминая мои слова.
    И вот я дома.
    Вы поймете меня.
    С разинутым ртом, с уже свисающим с губы словом
    30 бросаюсь всюду, где есть хоть маленькая надежда
    поговорить.
    С риском возбудить фантастические подозрения, ввязываюсь
    в меланхолические разговоры выворачивающих
    сундучки пограничников; встреваю в семейный спор
    красноармейца и его бабы и, моментально заставив их
    замолчать, обращаю семейство в бегство; весь в ораторском
    напряжении, я стою поперек вагонного коридорчика,
    готовясь на первого вышедшего обрушиться всеми
    залежавшимися вопросами и ответами.
    40 Оратору поезд, идущий из-за границы, плохая пожива.
    Направо в купе японцы, и язык у них японский; налево —
    362
    француз безмолвный, все шире и шире открывающий
    испуганные глаза с каждым новым километром российского
    снега.
    Лишь одно купе показалось мне подозрительным по
    возможной русскости, и я повел организованную осаду.
    Час тому назад прошмыгнул человек в кашне, весело
    проорав, ни к кому не обращаясь:
    — Они дают 15 градусов мороза, не вижу десять!
    Кто ему дает? Почему 15? Отчего он не видит? Ничего
    10 не понятно.
    Проорал, захлопнул дверь и набросил цепочку.
    Еще через час задверный храп убедил меня ослабить
    осаду. Я поспал на скорую щеку и в 7 утра уже стоял на
    посту.
    В одиннадцать распахнулась дверь, и появилась женщина,
    запахнутая в три пары всего заграничного.
    Она держала в руках огромную зубную щетку, хотя
    золото, кажется, лучше чистить замшей.
    Женщина деловито обратилась ко мне:
    20 — Кто есть в уборной?
    На это я не приготовил ответа и как-то замялся
    плечами.
    — Не заметили? — сказала женщина с таким презрением,
    что я до Москвы уселся на свое место. Отучился
    говорить. Крыть нечем. Я ехал из Нью-Йорка, как-то
    не заметил Москвы и почти что прямо подъезжал к Краснодару.
    Все-таки я буду говорить.
    Я буду говорить с казаками и казачками. Краснодар —
    это столица Адыгеи, не коридор, не бездарный коридор
    30 интернационального, видите ли, общества спальных
    вагонов.
    Уже скопились за день слова и фразы, уже я обернул
    их так, что должны, не могут не смеяться любые носители
    русских безграничных слов.
    На первом встречном, — говорил я себе, взволакивая
    чемодан на второй этаж Первой советской гостиницы,
    — на первом встречном — испробую я веселящую
    силу слова.
    В 8 часов утра в гостиницах еще пусто, но я пережал
    40 весь тариф звонков, обозначенный в белой, прислюненной
    к стенке бумажке.
    363
    Пришла молодая, красивая, большая женщина.
    — Дайте чаю, — сказал я, справедливо рассчитывая
    вовлечь ее в разговор, используя посудную волокиту.
    Надо расположить ее к себе. Помогая поднять самовар,
    я уже весело спрашивал:
    — Вы по-русски разговариваете? или
    по-адыгейски?
    — Чего? — переспросила она.
    — А то вот я из Украины, там столб: направо писано
    10 «Бахмач» для русских, и налево такой же самый «Бахмач»
    — только для украинцев.
    — Чтоб не запутались, — согласилась она
    сочувственно.
    — А в вашем городе есть и улица Энгельса

    Скачать

    Смотрите также:

    Все тексты В. В. Маяковский >>>

    О чем песня В. В. Маяковский - МАЯКОВСКИЙ УЛЫБАЕТСЯ. Как я ее рассмешил?

    Отправить
    Верный ли текст песни?
    ДаНет