Мы будем жить с тобой на берегу, отгородившись высоченной дамбой от континента, в небольшом кругу, сооруженном самодельной лампой. Мы будем в карты воевать с тобой и слушать, как безумствует прибой, покашливать, вздыхая неприметно, при слишком сильных дуновеньях ветра.
Я буду стар, а ты -- ты молода. Но выйдет так, как учат пионеры, что счет пойдет на дни -- не на года, -- оставшиеся нам до новой эры. В Голландии своей наоборот мы разведем с тобою огород и будем устриц жарить за порогом и солнечным питаться осьминогом.
Пускай шумит над огурцами дождь, мы загорим с тобой по-эскимосски, и с нежностью ты пальцем проведешь по девственной, нетронутой полоске. Я на ключицу в зеркало взгляну и обнаружу за спиной волну и старый гейгер в оловянной рамке на выцветшей и пропотевшей лямке.
Придет зима, безжалостно крутя осоку нашей кровли деревянной. И если мы произведем дитя, то назовем Андреем или Анной. Чтоб, к сморщенному личику привит, не позабыт был русский алфавит, чей первый звук от выдоха продлится и, стало быть, в грядущем утвердится.
Мы будем в карты воевать, и вот нас вместе с козырями отнесет от берега извилистость отлива. И наш ребенок будет молчаливо смотреть, не понимая ничего, как мотылек колотится о лампу, когда настанет время для него обратно перебраться через дамбу. We will live with you on the beach, fenced off tall dam on the continent, in a small circle, erected a makeshift lamp. We will fight with you card and listen to the mad surf coughing, sighing imperceptibly, if too strong breeze.
I am old, and you - you're young. But it will as taught pioneers that the bill will go to the day - not years - We left BC. In the Netherlands, their contrary we dissolve the garden with you and we will oyster fry the threshold and sunny eat octopus.
Let the noise of the rain cucumbers, we Zagora with you in Eskimo, and tenderly you spend your finger of virgin, untouched strip. I have to take a look in the mirror collarbone and found behind a wave and an old tin box Geiger on a faded and sweaty strap.
Winter comes, cruelly twisting sedge our wooden roof. And if we carry the child, then we call Andrew and Anna. That, to the wrinkled face is grafted, I had not forgotten the Russian alphabet, whose first sound of exhalation last and, therefore, in the future it is established.
We will fight cards, and here We will carry with trumps on the winding banks of the tide. And our child will be tacitly look, not understanding anything, like a moth beating of the lamp, when the time comes for him back to cross the dam.