В песчаном Чернигове рынок - что сточная яма. В канавах и рытвинах, лоб расколоть нипочем. На рынке под вечер в сочельник казнили Бояна. Бояна казнили, назначив меня палачом. Сбегались на рынок скуластые тощие пряхи, сопливых потомков таща на костистых плечах. Они воздевали сонливые очи на плаху, И, плача в платочки, костили меня, палача... А люди? А люди... А люди! болтали о рае. Что рай - не Бояну, Бояну - отъявленный ад. Глазели на плаху, колючие семечки жрали, гадали: туда иль сюда упадет голова... Потом разбредались, мурлыча бояновы строки. Я выкрал у стражи бояновы гусли и перстень. И к черту Чернигов! Лишь только забрезжила рань. Замолкните, пьянь! На Руси обезглавлена песня! Отныне вовеки угомонился Боян. Родятся гусляры, бренчащие песни-услады, но время задиристых песен неужто зашло? В ночь казни смутилось шестнадцать полков Ярослава. Они посмущались, но смуты не произошло...
1977 Death of Boyana (Molasses song) Poems V. Sosnory
In the sandy Chernihiv market - what a drain pit. In ditches and potholes, forever split forever. In the evening market on Christmas Eve Boyana was executed. Boyana was executed appointing me an executioner. Rushed to the market high-sprung skinny strands, snotty descendants pulling on bony shoulders. They raised drowsy eyes on the block, And crying in handkerchiefs, bones of me, executioner ... And the people? And the people ... And the people! chatted about paradise. That paradise is not Bojana, Boyana is an inveterate hell. Staring at the scaffold, prickly seeds ate, guessing: there or here the head will fall ... Then scatter, purring boyan line. I stole from the guard Boyan gusli and ring. And to hell Chernigov! Only just dreamed of early. Shut up, get drunk! In Russia, beheaded song! From now forever calmed down Boyan. Guslar will be born jingling song-delights, but the time of snooty songs Has it really gone? On the night of the execution embarrassed sixteen regiments of Yaroslav. They were embarrassed but the distemper did not happen ...