Когда усталость валит с ног и спится на ходу Когда молчит дверной звонок и чай не греет И даже мой любимый пёс, поджав свой хвост Добра не ждёт Я, вспомнив правила игры, на улицу иду Мой магазин всегда открыт, в нём есть портвейн Вино давно ушедших лет, когда отец платил за свет Тридцатку в самый тёмный год Голуби воркуют — слышишь? Сделаю шаг На согретый тёплой крышей старый чердак И мурашки по спине — мальчик маленький В окне улыбнётся мне Господи Всемилостивый, это же я! Может быть, приснилось мне, а может быть, пьян Сорок лет почти один лампу тру, как Алладин Может, это джинн? Ну, как, малыш, твои дела на третьем этаже? Ещё все целы зеркала и всё в порядке Кинотеатры гонят план: во весь экран «Фанфан-тюльпан» Пылится кожаный диван — ему лет сто уже На нём когда-то ты сдавал туза к десятке И, губы подпалив бычком, мечтал выиграть жизнь в «очко» И стать артистом, как Крючков Посмотри на дядю, мальчик, дядя — артист Ну, сбылась твоя мечта, но как же хочется вниз! Птицу-жар держу рукой, да поменялся б я с тобой На карман пустой Чтобы снова выбежать в огромный наш двор Перелезть с мальчишками через забор И стремглав умчаться в мир, где заиграны до дыр Две колоды стир Бельё просохшее висит, как флаги в ноябре А город с крыши так красив — ума лишиться Ты скоро про него споёшь, чумазый питерский гаврош Сжимая гриф, как финский нож И будешь долго у небес признания просить До той поры пока тебе не стукнет тридцать Но заболтался я, пора мне покидать своё вчера Прощай, ни пуха ни пера Когда усталость валит с ног и спится на ходу Когда молчит дверной звонок и чай не греет И даже мой любимый пёс, поджав свой хвост Добра не ждёт Я, вспомнив правила игры, на улицу иду Мой магазин всегда открыт, в нём есть портвейн Вино давно ушедших лет, когда отец платил за свет Тридцатку в самый тёмный год Вино давно ушедших лет, когда отец платил за свет Тридцатку в самый тёмный год When tiredness knocks you off your feet and you sleep on the go When the doorbell is silent and the tea is not heated And even my beloved dog, with his tail between his legs No good is coming I, remembering the rules of the game, go outside My store is always open and has port wine. Wine from years gone by, when father paid for the light Thirty in the darkest year Doves are cooing - can you hear them? I'll take a step To an old attic warmed by a warm roof And shivers down the spine - a small boy The window will smile at me Lord Almighty, it's me! Maybe I dreamed, or maybe I was drunk For almost forty years I have been working the lamp alone, like Aladdin Maybe it's a genie? Well, baby, how are you doing on the third floor? All the mirrors are still intact and everything is fine Cinemas are pushing the plan: full screen "Fanfan-tulip" A leather sofa is gathering dust - it’s already a hundred years old On it you once dealt an ace to a ten And, with his lips singed like a bull, he dreamed of winning his life by one point. And become an artist like Kryuchkov Look at your uncle, boy, your uncle is an artist Well, your dream has come true, but how you want to go down! I hold the firebird with my hand, but I would trade with you The pocket is empty To run out into our huge yard again Climb over the fence with the boys And rush headlong into a world where they are played to the holes Two decks are wiped Dry laundry hangs like flags in November And the city from the roof is so beautiful - it’s enough to make you lose your mind You'll soon be singing about him, you grimy St. Petersburg gavroche Squeezing the neck like a Finnish knife And you will be asking heaven for recognition for a long time Until you're thirty But I'm chatting, it's time for me to leave my yesterday Goodbye, no feathers When tiredness knocks you off your feet and you sleep on the go When the doorbell is silent and the tea is not heated And even my beloved dog, with his tail between his legs No good is coming I, remembering the rules of the game, go outside My store is always open and has port wine. Wine from years gone by, when father paid for the light Thirty in the darkest year Wine from years gone by, when father paid for the light Thirty in the darkest year