Говоря откровенно, она застала меня в поезде несущемся из декабрьской скуки в январский шторм.
Эстетика рельс возбуждает. Когда мы, не думая ни о чем, говорили о нашей свободе, укутавшись кольцами дыма одинокого декабря, что запутал нас венами будней.
Она становилась чем-то безумным хорошим в чем-то обыденно плохом.
Приоткрытое настежь окно стало символом нашей веры, в то, что малое может вместить миллионы великий идей.
Это мягкое откровение вкуса запаха и молока, что зависло в подушечках пальцев у ее остроклювых ключиц. Это пепел прошедших минут, что падает плавно в колодец воздушных материй, прошитых неловкими криками рук.
Моя-ёё истерия это воздушный поток и я выдыхаю воздух в свой настоящий воздух. в свой кислород.
Поезд тянет вагоны в весенние кудри. Ты знаешь, степень наибольшей свободы безусловно изменится с опытом, но в топе моих темниц она — Алькатрас, не меньше. я в плену у ее ключиц, и в этом же и повинен. Но за шторкой тюремных решеток, слишком много свободных людей.
И это ломает формат. формат параллельных линий рельс, шпал и вагонов. Тонкая линия между диа- и моно-логом между диа- и моно-.
Колесницами звезд проносились пустые мысли. просто воздух в легких томных бульваров. и как все может идти не по плану, если не может быть плана. Ровная дорожка приводит к расширенным зрачкам, но никак не к побегу от скуки.
И каждый мой новый текст это символ, движения рук, что сжимают ее за горло. Шорох бумажных листов, опускающихся в океан ее одеяльных хребтов.
Это - молодость. В эстетизме. В нашем бегстве от суеты. В страхе быть переменным. И в готовности быть таковым. Умение говорить красиво о не доведенном до конца становится до конца не доведенным делом.
Солнце встает и садится. Город молчит. Фигуры смотрят в упор. Моя жизнь стянулась в упертый эксельсиор. Но все больше напоминает эндшпиль. Frankly, she found me on a train rushing out of december boredom in the January storm.
Aesthetics rail is exciting. When we, without thinking of anything, talked about our freedom wrapped in rings of smoke lonely December that confused us with the veins of everyday life.
She became something crazy good in something mundane bad.
Ajar window became a symbol of our faith that small can hold millions of great ideas.
This is a soft revelation. taste of smell and milk, what hung in the fingertips at her pointed clavicles. This is the ashes of the past minutes that falls smoothly into the well stitched air materials awkward screams of hands.
My hysteria it's air flow and I exhale air into your real air. into your oxygen.
The train pulls cars in spring curls. You know, degree of greatest freedom will definitely change with experience, but in the top of my dungeons she is Alcatraz, no less. I'm held captive by her collarbones and guilty of this. But behind the curtain of the prison bars, too many free people.
And that breaks the format. parallel line format rail, sleepers and wagons. Thin line between dia- and mono-log between dia and mono.
Chariots of stars empty thoughts flashed through. just air in the lungs of languid boulevards. and how things can go wrong if there can be no plan. Smooth path leads to dilated pupils, but not to escape from boredom.
And my every new text this is a symbol, hand movements, that squeeze her by the throat. Rustle of paper sheets, descending into the ocean her blanket ridges.
This is youth. In aestheticism. In our flight from the hustle and bustle. Fear of being variable. And in readiness to be so. Ability to speak beautifully about unfinished becomes to the end not finished work.
The sun rises and sets. The city is silent. The figures are looking point blank. My life is pulled together in stubborn excelior. But more and more like endgame.