Текст песни И.А.Бунин. Читает В. Зозулин. - Солнечный удар. Часть вторая.

Исполнитель: И.А.Бунин. Читает В. Зозулин.
Название песни: Солнечный удар. Часть вторая.
Дата добавления: 05.11.2017 | 15:15:20

Просмотров: 25
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным

Здесь расположен текст песни И.А.Бунин. Читает В. Зозулин. - Солнечный удар. Часть вторая., перевод и видео.

Нужно было спасаться, чем-нибудь занять, отвлечь себя, куда-нибудь идти. Он решительно надел картуз, взял стек, быстро прошел, звеня шпорами, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице на подъезд... Да, но куда идти? У подъезда стоял извозчик, молодой, в ловкой поддевке, и спокойно курил цыгарку, очевидно, дожидаясь кого-то. Поручик взглянул на него растерянно и с изумлением: как это можно так спокойно сидеть на козлах, курить и вообще быть простым, беспечным, равнодушным? “Вероятно, только я один так страшно несчастен во всем этом городе”, – подумал он, направляясь к базару.
Базар уже разъезжался. Он зачем-то походил по свежему навозу среди телег, среди возов с огурцами, среди новых мисок и горшков, и бабы, сидевшие на земле, наперебой зазывали его, брали горшки в руки и стучали, звенели в них пальцами, показывая их добротность, мужики оглушали его, кричали ему “Вот первый сорт огурчики, ваше благородие!” Все это было так глупо, нелепо, что он бежал с базара. Он зашел в собор, где пели уже громко, весело и решительно, с сознанием исполненного долга, потом долго шагал, кружил по маленькому, жаркому и запущенному садику на обрыве горы, над неоглядной светло-стальной ширью реки... Погоны и пуговицы его кителя так нажгло, что к ним нельзя было прикоснуться. Околыш картуза был внутри мокрый от пота, лицо пылало... Возвратясь в гостиницу, он с наслаждением вошел в большую и пустую прохладную столовую в нижнем этаже, с наслаждением снял картуз и сел за столик возле открытого окна, в которое несло жаром, но все-таки веяло воздухом, и заказал ботвинью со льдом. Все было хорошо, во всем было безмерное счастье, великая радость, даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всем этом незнакомом городишке и в этой старой уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части. Он выпил несколько рюмок водки, закусывая малосольными огурцами с укропом и чувствуя, что он, не задумываясь, умер бы завтра, если бы можно было каким-нибудь чудом вернуть ее, провести с ней еще один, нынешний день, – провести только затем, только затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить, как он мучительно и восторженно любит ее... Зачем доказать? Зачем убедить? Он не знал зачем, но это было необходимее жизни.
Он не спеша встал, не спеша умылся, поднял занавески, позвонил и спросил самовар и счет, долго пил чай с лимоном. Потом приказал привести извозчика, вынести вещи и, садясь в пролетку, на ее рыжее, выгоревшее сиденье, дал лакею целых пять рублей.
– А похоже, ваше благородие, что это я и привез вас ночью! – весело сказал извозчик, берясь за вожжи. Когда спустились к пристани, уже синела над Волгой синяя летняя ночь, и уже много разноцветных огоньков было рассеяно по реке, и огни висели на мачтах подбегающего парохода.
– В аккурат доставил! – сказал извозчик заискивающе.
Поручик и ему дал пять рублей, взял билет, прошел на пристань... Так же, как вчера, был мягкий стук в ее причал и легкое головокружение от зыбкости под ногами, потом летящий конец, шум закипевшей и побежавшей вперед воды под колесами несколько назад подавшегося парохода... И необыкновенно приветливо, хорошо показалось от многолюдства этого парохода, уже везде освещенного и пахнущего кухней.
Через минуту побежали дальше, вверх, туда же, куда унесло и ее давеча утром.
Темная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг.
Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.
Приморские Альпы, 1925 It was necessary to save, take something, distract oneself, go somewhere. He resolutely put on his cap, took the stack, walked quickly, ringing with spurs, along an empty corridor, ran down the steep stairs to the entrance ... Yes, but where to go? At the entrance stood a cab driver, young, in a deft dressing-gown, and quietly smoking a tsygku, apparently waiting for someone. The lieutenant looked at him perplexedly and with amazement: how can this so calmly sit on the box, smoke and generally be simple, careless, indifferent? “Probably only I alone so terribly miserable in this whole city,” he thought, heading for the bazaar.
The bazaar was already leaving. For some reason, he walked through fresh dung among carts, among carriages with cucumbers, among new bowls and pots, and the women sitting on the ground, vied with each other, took him, took pots in their hands and knocked, fingers rang in them, showing their good quality, men they stunned him, shouted to him “Here is the first sort of cucumbers, your nobleness!” It was all so stupid, ridiculous that he fled from the bazaar. He went to the cathedral, where they sang loudly, cheerfully and decisively, with a sense of duty, then walked for a long time, circling around the small, hot and neglected garden on the precipice of the mountain, above the boundless light-steel width of the river ... Shoulder straps and buttons of his tunic so nazhlo that they could not be touched. Near kartuz was wet inside with sweat, his face was ablaze ... Returning to the hotel, he entered the large and empty cool dining room on the lower floor with pleasure, removed the cap and enjoyed sitting at the table near the open window, which carried heat, but everything -that breathed air, and ordered the tops with ice. Everything was good, everything was immense happiness, great joy, even in this heat and in all market smells, in all this unfamiliar town and in this old county hotel there was this joy, and at the same time the heart was simply torn to pieces. He drank a few glasses of vodka, eating salted cucumbers with dill and feeling that he would die without hesitation tomorrow, if it were possible to bring her back by some miracle, to spend with her one more, this day, only then then, in order to tell her and prove something, to convince her, how painfully and enthusiastically she loves her ... Why should she prove it? Why convince? He did not know why, but it was more necessary than life.
He slowly got up, slowly washed, raised the curtains, rang the bell and asked for the samovar and the bill, drank a long tea with lemon. Then he ordered a cab driver to be brought in, take out things and, sitting down in a cab, on her reddish, burnt seat, gave the lackey a full five rubles.
- And it seems, your honor, that it was me who brought you at night! The cab driver said cheerfully, taking hold of the reins. When we went down to the pier, the blue summer night was already turning blue over the Volga, and many multi-colored lights were scattered along the river, and the lights were hanging on the masts of the running ship.
- In exactly delivered! Said the driver, ingratiatingly.
The lieutenant and gave him five rubles, took a ticket, went to the pier ... Just like yesterday, there was a soft knock at her pier and light dizziness from unsteady underfoot, then a flying end, the sound of boiling and running water ahead of the wheels a little back a steamed ship ... And unusually friendly, it seemed well from the crowdedness of this steamer, already lit everywhere and smelling like a kitchen.
A minute later, they ran farther, up, to the same place where it had been carried away just this morning.
The dark summer dawn extinguished far ahead, reflecting gloomily, sleepily, and multi-colored in the river, glowing still and somewhere in the river below it, beneath this dawn, and the lights scattered in the darkness around and floated and floated back.
The lieutenant was sitting under a canopy on the deck, feeling aged ten years.
Maritime Alps, 1925